Тревожная весна 45-го  - Валерий Шарапов

– …В сорок втором буханка ржаного хлеба на рынке стоила сто пятьдесят – двести рублей. А сейчас отдай триста или проходи не мешай, – недовольно ворчал Бойко.

Горшеня возражал:

– Зато цены на водку пошли вниз. В сорок втором мы обмывали мою первую офицерскую звездочку. На рынке цена пол-литры доходила до четырехсот рублей. Сейчас можно сторговаться за двести пятьдесят…

Это был даже не спор, а ленивый треп ради убийства времени. Для соблюдения процессуальных норм и абсолютной уверенности в том, что найденные при бандитах карточки поддельные, требовалось заключение специалистов-профессионалов. И час назад, сразу после самостоятельного изучения карточек, Старцев позвонил на Московскую печатную фабрику Гознака и договорился о встрече с руководством ночной смены для помощи в проведении экспертизы.

Оставив на всякий случай в Управлении возле телефона заместителя и еще пару сотрудников, Старцев, Бойко, Горшеня и Васильков запрыгнули в дежурную машину и быстро домчались до улицы Мытной. На проходной предъявили охранникам удостоверения и в сопровождении одного из них прошли в небольшое помещение с толстыми стальными решетками на окнах. Далее без специального пропуска проход был запрещен.

Вскоре в помещении появился дежурный технолог – пожилой мужчина с острой седой бородкой и цепким взглядом. Поздоровавшись, он выслушал Старцева, взгромоздил на нос массивное пенсне и осмотрел привезенные карточки. Затем, предложив подождать четверть часа, скрылся за металлической дверью. Сначала Старцев и все остальные прохаживались вдоль крашеных стен и читали яркие плакаты четырех Государственных военных займов с образцами облигаций. На одном из таких плакатов был изображен знаменитый красноармеец со знаменем в одной руке и винтовкой в другой. Он поднялся в атаку, увлекая за собой товарищей. Внизу кроваво-красным шрифтом значилось: «Покупайте облигации Государственного военного займа 1942 года!» А еще ниже мелким шрифтом было написано: «Главный художник Московской печатной фабрики Иван Иванович Дубасов». Изучив скудный интерьер комнаты, сотрудники МУРа уселись на две деревянные лавки и молча закурили. Ну а после кто-то посетовал на разгул цен, и понеслось…

– …А хлеб? – настаивал Бойко. – В сорок втором буханку ржаного Варька покупала на рынке за сто пятьдесят – двести. А сейчас отдает триста!

– Ну а что ты хочешь, Олесь? Цены выросли из-за войны, ведь большую часть заводов и фабрик переориентировали на военные нужды, – спокойно парировал Старцев, желая прекратить пустую болтовню. – Зато нормированные товары по карточкам практически не подорожали, это подтвердит и твоя супруга Варя. И отпуск их производится строго по графику. Это тоже надо понимать…

Кажется, он хотел добавить что-то еще, но протяжно скрипнула тяжелая бронированная дверь. В помещение вернулся дежурный технолог.

Отыскав взглядом Старцева, он подошел к нему и вернул карточки со словами:

– Это подделка. Выполнена качественно и довольно профессионально с использованием наборного шрифта и заводского оттиска.

– Вы в этом уверены? – на всякий случай переспросил Иван.

– Абсолютно. Никаких сомнений. Однако при внешней аутентичности стопроцентного совпадения изготовителю этих подделок добиться не удалось. Вот, к примеру, – технолог склонился над бланком карточек, – здесь явное несовпадение линий. А здесь набор отличается от оригинала. Но идентифицировать эти детали способен только специалист.

– Благодарю вас, – пожал ему руку Старцев. – Вы оказали нам огромную помощь.

Попрощавшись с пожилым технологом, оперативно-следственная группа покинула фабрику и села в поджидавшую на улице машину.

– В Управление, – коротко распорядился Старцев. И, обернувшись, весело выдал: – Ну что, Саня? С боевым крещением! Я всегда знал, что у тебя орлиное зрение и собачий нюх. Слыхал? Тебя даже специалистом назвали! Благодаря твоей догадке забрезжила надежда на положительный исход расследования. Да, орлы?

С этим никто не спорил; улыбаясь, Бойко и Горшеня поздравили новичка.

– А теперь отставить веселье, – глядя на бегущий навстречу темный асфальт московской улицы, распорядился Старцев. – Впереди остаток бессонной ночи, за который нам нужно выяснить, где была изготовлена «липа».

Москва

13 июля 1945 года

Илюха с Сашком прогуливались по примыкавшей к кладбищу Ходынской. Несколько минут назад главарь приказал ожидать здесь, а сам в одиночестве отправился на свиданку с барыгой.

Все самые важные встречи Квилецкий предпочитал назначать на Ваганьковском кладбище, но не на центральной аллее, проходящей мимо белокаменного храма, а на одной из боковых – узкой, тенистой и безлюдной. Подельники поначалу удивлялись такому выбору, а позже поняли замысел главаря. На территории кладбища всегда царил покой и тишина, для соблюдения порядка хватало одного-двух милиционеров. Патруль вальяжно прогуливался от главных ворот до дальнего тупика широкой асфальтовой дорожки и никогда не сворачивал в проходы между участками.

Для встреч Квилецкий выбирал тихое местечко, где можно было спокойно обсудить любые вопросы с коллегами по криминальному цеху. Как правило, на сходку главарей в качестве охраны отправлялись Илюха и Сашок. Выбрав неподалеку тенистое местечко, они курили и поглядывали по сторонам.

Однако сегодня Казимир приказал им ожидать снаружи.

– Барыга придет один. Незачем его напрягать и привлекать лишнее внимание, – объяснил он свое решение.

И, обозначив время возвращения, направился к чугунным воротам.

* * *

Отказ от охраны не стал единственной странностью в поведении Квилецкого этим утром. Оказавшись на территории старого кладбища, он прошел метров двести по центральной аллее, при этом несколько раз осторожно обернулся, проверяя, не увязались ли за ним Илюха с Сашком.

Никого из знакомых Казимир не увидел и быстро свернул на одну из примыкавших тропинок. Прошмыгнув сквозь квартал, он снова нырнул в сторону – на сей раз на Щуровскую дорожку – и вскоре остановился возле необычного памятника, огороженного низкой чугунной оградкой.

Из светлого куска мрамора скульптор высек изящную женскую фигуру в длинном платье, стоящую под тремя металлическими пальмами. Судя по стертой табличке массивного постамента, в могиле покоились два человека с общей фамилией «Блювштейн».

Постояв напротив, Квилецкий посмотрел по сторонам. Уходящая в стороны тропинка пустовала.

Он достал из пачки две папиросы. Одну, шагнув к памятнику, положил на квадратное основание у мраморных складок женского «платья». Другую закурил сам и направился дальше по дорожке.

Впрочем, от мраморной скульптуры он отошел недалеко и снова остановился. Неторопливо докурив, Казимир затушил окурок о ствол дерева, достал из внутреннего кармана пиджака маленький букетик фиалок, расправил его. Шагнув к скромной и относительно свежей могиле, аккуратно пристроил цветы рядом с надгробной плитой. Постояв, перекрестился, присел на большой камень, специально вкопанный в землю вместо лавочки.